Израиль - вчера, сегодня, завтра - главная страница
карта сайта  карта сайта   о проекте Мегаполис  кто мы   e-mail  почта  
Израиль - вчера, сегодня, завтра - Главная страница
 

   Главная Алия Ленинградские блокадники.


На наш сайт пришло письмо...

здравствуйте!
я обращаюсь к вам, людям в Израиле!
в маленьком городе, на юге израиля уже несколько лет существует клуб Блокадников. Я говорю о городе Араде.
сейчас они закончили грандиозную работу над книгой о блокаде ленинграда. я понимаю, что книг об этом написано очень много, может уже и поднадоело, но это исключительно самодеятельное произведение, основанное на воспоминаниях людей, переживших блокаду.
Книга начала создаваться под деньги одного спонсора. Но, за неделю до окончания работы, он почему-то сошел с дистанции. Все блокадники просто волосы на себе рвут, четверо лежат с сердечными приступами (ведь все уже старики!). Короче: больше двух лет работы коту под хвост, и главное что вот он - конец - книга! И вдруг все рухнуло...
Удар ниже пояса…
Они сами сбросились, кто сколько смог (ведь все пенсионеры!) и насобирали часть денег, но недостаточно...
НУЖНО ЕЩЕ 10 ТЫС. ШЕКЕЛЕЙ
Книга уже сделана, находится на диске, который они не могут получить, потому что заплатить графику нечем... и за переплет тоже...
Я хотела попросить ВСЕХ ВАС О ПОМОЩИ. Может кто то заинтересуется, может найдется спонсор, может с мира по нитке соберем...
Пожалуйста, помогите им...
Все это истинная правда… Что бы не возникало сомнений (ведь в сети много мошенников) я привожу все, известные мне, данные людей, членов секции Блокадников в городе Араде:
Леонид Нейман - руководитель секции. Тел. 08-997-26-83
Соломон Рыцарь - член совета секции. Тел. 08-997-14-38
Полина Горелик - член совета секции. Тел. 08-997-21-28
Хочу заметить, что я, для них, лицо неизвестное и, возможно, они даже не знают о моем обращении в Интернет. Любой из вас может позвонить и проверить, что все это - правда!







Ленинградские блокадники (отрывки из книги).

Ленинградские блокадники, ныне живущие в Араде, - очень разные люди.
3а шесть десятилетий после Великой Отечественной войны каждый из них прошёл свой жизненный путь, испытал непростые повороты судьбы.
Но есть и то, что их всех роднит и объединяет - далёкое, но всегда близкое блокадное время, которое не выветрилось из памяти, а до сих пор зримо и трепетно - как будто всё, о чём вспоминается, происходило ещё вчера.
В этом разделе собраны наиболее впечатляющие отрывки из воспоминаний бывших ленинградцев - страшные и горестные, мужественные и светлые. В них суровая правда людей, переживших тяжкие блокадные дни и оставшихся людьми в самом высоком понимании этого слова.
Хочется верить: такие воспоминания способны вызвать сильные чувства - сострадание и любовь, гнев и гордость - и тем самым найти отклик в сердцах людей иных поколений, не испытавших в своей жизни ничего подобного.


"...Наша семья из пяти человек - папа, мама, бабушка, брат и я - жили в Ленинском р-не на 13-й Красноармейской улице.
Я не помню, почему мы не эвакуировались всей семьёй, но мне хорошо запомнился день, когда во дворе школы на углу 11-ой Красноармейской и Лермонтовского проспекта собирали детей, которых эвакуировали в Тихвинский район (без родителей), чтобы спасти их и освободить старших для защиты города, так как враг приближался к Ленинграду. Отец в это время служил в войсках МПВО, маму постоянно отправляли с работы рыть окопы. Мне было 8 лет, брату - 12.
Когда нас привезли в Тихвинский район, то поселили в классах школы, разделив по возрасту и полу. Мне запомнилось, что нас использовали на сельхозработах, в основном на прополке. И ещё мне запомнился страшный антисемитизм, царивший среди ребят, особенно среди мальчиков старшего возраста. Брата и других еврейских мальчиков дразнили, били и т.п. Хорошо, что это продолжалось недолго.
...Стало известно, что немцы окружают Ленинград, и родители стали приезжать и забирать своих детей. Так поступили и наши родители. Едва успели забрать нас, как немцы захватили Тихвин. А вскоре началась блокада Ленинграда..."
Лариса Каан




Ничто не предвещало беды...
"…19-го июня 1941 года радостно прозвучал последний звонок. Потом был выпускной бал, прогулки белыми ночами по набережным Невы, громкие споры о предстоящей жизни, выборе профессии, института... Зарождались, а иногда и закреплялись ростки личных отношений.
Среди нас были наши бывшие одноклассники, которые пару лет назад перешли из школы в формировавшиеся в те годы военные училища. Они пришли в курсантской форме и своим видом и выправкой привлекали всеобщее внимание. Утром 22-го июня мы собрались, чтобы ехать в Петергоф. После сдачи экзаменов настроение было приподнятое. Погода стояла необычно теплая, солнечная, безветренная. Ничто не предвещало беды... И только легкий шум и шорохи, доносившиеся из уличных репродукторов, вызывали некоторую настороженность. И вдруг в полдень раздался громкий звук метронома и слова: "ГОВОРЯТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕ ТСКОГО СОЮЗА..." Тогда мы не могли еще знать, что со многими видимся в последний раз, что привычный мир с его радостями и тревогами распадается... Из-за скудной официальной информации в городе стали распространяться слухи о тяжёлом положении на фронтах, исходящие от раненых, которые начали поступать в госпиталя города.
Но жизнь продолжалась. Институты объявили очередной набор студентов. И в середине июня я сдал документы в Политехнический институт.
В начале сентября "счастливчикам", успешно сдавшим вступительные экзамены, вручили студенческие билеты и извещения о начале занятий...
Из-за очередной воздушной тревоги первая лекция началась с опозданием, а в конце первого часа лекцию вообще прервали. Нас построили в коридоре перед аудиторией и зачитали приказ о мобилизации на оборонные работы.
...Мы работали в составе студенческих бригад от рассвета и до заката по 12-14 часов в сутки посменно, каждая смена длилась 10-12 дней. Рыли противотанковый ров на северной окраине города в районе поселков Ручьи, Девяткино.
В конце сентября теплая безоблачная погода "золотой осени" резко изменилась. Начались утренние заморозки, кратковременные теплые дожди сменились продолжительными холодными ливнями, перемежающимися метелями со снежными запалами. Глинистый грунт от обильно выпадающих осадков раскисал, налипая на лопаты и обувь, было трудно передвигаться (особенно по наклонным площадкам), ватники превращались в непросыхающие тяжелые "бронежилеты", пропитанные глиной. Уже на второй день руки и ноги были стерты в кровь. Мы рыли противотанковый ров на месте совхозного поля с неубранной капустой. В последующие голодные дни эти огромные кочаны вспоминались как сон. Ночи коротали вначале в продуваемом со всех сторон ветхом совхозном сарае, а затем с наступлением устойчивых заморозков и дождливой погоды нас поместили в полуразрушенное здание церкви. Кормили нас два раза в день довольно скудно. Восстановленная после войны церковь служила мне ориентиром при посещении памятных мест и в воспоминаниях о том нелегком времени.
...Но сильнее физических оказались моральные испытания. Ленинград периодически, иногда весьма длительно, подвергался налетам вражеской авиации и артобстрелам. Вечером, с наступлением сумерек, панорама города на фоне доносящегося непрерывного гула превращалась в огромное пожарище с огненными всполохами в разных районах города. Мы могли только гадать, какой же район подвергся нападению на этот раз... Зрелище горящего города, тревога за родных и близких, находящихся там, ощущалась крайне остро..."
Соломон Рыцарь


"…У нас посреди комнаты поставили буржуйку, а дров почти не было. Морозы доходили до 42 градусов. До войны папа работал в ларе, на Клинском рынке. Там еще оставались лари, их люди ломали на дрова.
Однажды папа, я и брат пошли туда за досками, это было довольно далеко, а мы еле ходили от голода. Папа нарубил досок, сложил на санки, привязал к санкам и отправил нас домой, а сам остался, чтобы ещё набрать досок и привезти их самому. Как мы с братом везли эти дрова, один Бог знает... До сих пор вспомнить страшно...
Дорога от Клинского рынка до Невского проспекта была очень длинная, нужно было переезжать с поребрика на поребрик, санки у нас часто падали, нам их было не поднять, а оставить нельзя: во-первых - накажут, во-вторых - сознание, что все родные замерзнут, подстегивало нас на подвиг. Мы стоим над упавшими санками и горько плачем. Но мой брат Лёня был настоящим мужчиной, хотя ему было тогда 10 лет: "Геня, хватит плакать, давай поднимать дрова!" Я уж не помню, как мы их ставили опять на полозья, чтобы везти дальше.
Потом надо было еще их занести на 6-ой этаж, но это уже делали наши взрослые вместе с нами. ...За водой мы ходили на Неву. Там военные сделали прорубь. Мы брали чайник, бидончик, сами набирали воду. Но так как было очень скользко, то падали, и приходилось добираться ползком на животе, чтобы как-то сохранить то, что набрали. Но вскоре нам стали помогать солдаты. Они черпали воду и подавали нам, т.к. из нашей пролитой воды там образовалась целая ледяная гора… ...Т.к. мои родители были люди запасливые, у них оказалось дома немного продуктов. Пока был рис, мачеха варила суп: один стакан риса на ведёрную кастрюлю воды.
Особенно я любила, когда варили чечевицу, я всё время себе говорила: "Кончится война, буду есть только чечевицу." Ну, а если удавалось выменять жмых, то это было самое большое счастье: он был очень твердым, и этот кусочек, что мне давали, я могла грызть долго...
...Во время походов за хлебом и за водой я насмотрелась всего. Вот бредет человек, закутанный в одеяло, лица не видно от грязи, ноги еле-еле двигаются. Если он, совершенно обессиленный от голода и холода, присядет на какой-нибудь выступ, то уже не встает. Так и умирает и тут же замерзает. Вначале я ещё бросала взгляд иногда, потом стало все безразлично: сегодня - он, а завтра - я.
…Однажды я шла мимо больницы (это во дворе за Домом книги). Туда люди, у кого были еще силы, свозили своих покойников. Там стояла коробка из-под большой куклы, а в ней лежал пупсик в белой распашонке. Это я так подумала в первый момент. Но потом сообразила, что это очень маленький ребенок. Эта коробка стоит у меня перед глазами, хотя прошло уже более 61 года... …Транспорт не работал, только иногда ездили трехтонки. Машина останавливалась около мертвеца, из нее выходили несколько девушек-военнослужащих в полушубках, брали трупы за руки и за ноги и кидали в кузов, как дрова..."
Геня Драпкина


Возвращение к жизни...
"… В последних числах декабря в канун нового 1942 года, родные снарядили меня в вынужденный, нелегкий путь за новыми продовольственными карточками. Карточки для блокадника были равноценны самой жизни. Их выдавали по месту работы или учебы. Я же числился студентом Политехнического института, расположенного на северной окраине, в 12-15 км от центра города, где я тогда жил.
Зима в тот год была суровая, морозы достигали 30-32 градусов. Город был укрыт толстым покровом ослепительно белого, искрящегося на солнце снега. Приходилось выбирать путь вдоль узких, извилистых, скользких (нередко залитых водой и нечистотами) тропинок, окруженных высокими сугробами слежавшегося, обледенелого снега. Неосторожное движение или падение в пути могли привести к трагическим последствиям. С редкими встречными прохожими было трудно разойтись на узких тропинках. Припоминаю, как на спуске у Литейного моста, уже на Выборгской стороне, я заметил полулежащего в сугробе человека. Он был укутан с головой поверх ватника большим старым и выцветшим пледом. Руки были обмотаны шерстяным тряпьем. Я попытался ему помочь, но он не реагировал, и я понял, что он мертв. Чуть ниже на тропинке стояли зацепившиеся за выступ сугроба санки с трупиком, завернутым в ватное детское одеяльце. Вероятно, провожая в последний путь своего ребенка, этот человек (я так и не понял, кто это был: мужчина или женщина) разделил с ним печальную участь. Мой путь лежал в направлении Пискаревского кладбища, известного теперь множеством братских захоронений. Неудивительно, что по обочинам многочисленных тропинок нередко попадались укутанные в простыни, тряпье, а то и полуголые трупы. Наверно, у сопровождавших не хватало сил дотянуть до кладбища, или они невольно разделяли участь сопровождаемых...
Путь в институт я преодолел успешно, хотя заметно обессилел. До полудня ожидали начала выдачи карточек. Знакомых по сдаче экзаменов, оборонным работам, я узнавал с трудом - до такой степени они изменились. Вероятно, и я ничем от них не отличался. Получил карточки, подкрепился в столовой скромной порцией соевых бобов, обильно сдобрив их кипятком с солью (кстати, за порцию бобов вырезали талоны из продовольственных карточек: крупа - 40 гр., масло - 5 гр.) и отправился в обратный путь.
Пройдя примерно треть пути, я почувствовал сильное головокружение и бессилие: вероятно, одолел голодный обморок. Очнулся от боли в спине, голове и плече. Несмотря на наступающие сумерки, я заметил удаляющуюся бесформенную фигуру человека и ощутил во рту сладкий привкус. Думаю, что именно этот человек вложил мне в рот какую-то таблетку, ведь вокруг больше никого не было. Преодолевая боль, я попытался подняться. Не смог. Вновь завладели мною бессилие, апатия. Вторично я очнулся, когда меня, замерзшего, не чувствующего ни рук ни ног, волокли куда-то двое парней. Пришел в себя, уже находясь в теплом помещении, недалеко от потрескивающей и искрящейся буржуйки. Я чувствовал боль во всем теле, особенно сильную в конечностях. Подумал: значит - жив!
Позже выяснил, что нахожусь в штабе МПВО, обнаружили и приволокли меня сюда два патрулировавших дружинника. Отпоили кипятком и оставили до утра в дежурном помещении. В полдень следующего дня, собрав последние силы, я продолжил путь к дому, куда к вечеру и добрался. Осталось преодолеть только ступеньки обледенелой темной лестницы до 3-его этажа (уже наступали сумерки, а проемы окон на лестнице были забиты досками и картоном). Трудно вспоминать, как в те тяжелые, беспросветные дни могли прорваться эмоциональные выражения радости и слезы счастья... Карточки же, едва не стоившие мне жизни, мама сохранила и пронесла через все тяготы военных и послевоенных лет как дорогую семейную реликвию.
Считаю своим долгом с огромной благодарностью отметить благородство неизвестных мне людей, проявленное в тяжелейших условиях блокадного Ленинграда, вернувших меня к жизни в те памятные дни..
Я бесконечно обязан моей маме, которая своей душевной щедростью и любовью помогла мне выйти из состояния шока и последующей депрессии и вновь обрести надежду и веру в лучшее будущее. Я до сих пор ощущаю теплоту материнских рук, исцеливших меня от полученных физических и моральных травм.
Я низко склоняю голову перед светлой памятью матерей, самоотверженно поддерживавших в те грозные дни блокадных испытаний своих дочерей и сыновей, сохранявших и укреплявших их физические и душевные силы для последующей мирной жизни..."
Соломон Рыцарь


И все-таки мы выжили!
"…О времени, проведенном в блокадном Ленинграде, у меня сохранились яркие, но отрывочные воспоминания (наверное, как и у многих детей блокады)...
Было очень холодно. В праздничный день 7-ого ноября в наш дом попал артиллерийский снаряд, который снес два верхних этажа, а в оставшихся вылетели стекла. С тех пор у нас не было стекол даже в январскую стужу 42-ого года. Окна закрыли фанерой и байковыми одеялами. Освещались мы коптилками, а обогревались железной буржуйкой, стоявшей посреди комнаты и пожиравшей старинные дубовые стулья с красивой резьбой. Дров не было, но еще оставались книжный шкаф и стол. Несмотря на эти "жертвоприношения", мы с сестрой обморозили руки, ноги, носы и щеки, почти не выходя из дома...
Было очень страшно. Даже моя маленькая сестренка, которой в декабре 41-ого исполнилось 3 года, хорошо различала по звуку наши и немецкие самолеты.
При звуке вражеского самолета мы крепко прижимались друг к другу и ждали. Потом раздавался вой приближающейся к земле бомбы. Эти минуты ожидания были невыносимы. И только оглушительный или глухой взрыв (в зависимости от дальности попадания) освобождал наши оцепеневшие мышцы и души.
...Когда мы с сестрой заболели корью, мы больше не спускались в подвал во время тревоги. С сигналом сирены мама укладывала нас на одну кровать, а сама ложилась сверху. Я понимала, почему она так делала. Надо было выжить или погибнуть вместе и одновременно.
Было очень голодно. К декабрю все домашние запасы кончились. Мы постоянно хотели есть. Нас не насыщал пустой суп с несколькими крупинками, все достоинство которого заключалось в том, что он был горячим, и крохотный кусочек хлеба. Были дни, когда в доме появлялась дуранда или патока из сгоревших продуктов Бадаевских складов. А когда, прошагав пешком десятки километров, с оборонных работ приходил папа, чтобы принести нам несколько сэкономленных от собственного обеда котлеток из конины, в доме был праздник ..."
Анель Шустер


Когда отступает страх.
"…После отбоя воздушной тревоги за нами в бомбоубежище прибегал папа и приносил нам дрожжевой суп, который ему выдавали в качестве дополнительного питания. А сам он оставался голодным. Все мы постепенно слабели... Отец ушел добровольцем на фронт, сказав: "Лучше умереть от пули, чем от голода".
...Вскоре умерла моя бабушка. Я была одна дома, когда услышала ее последний предсмертный хрип, подбежала и поцеловала ее. Я ее очень любила. Тело лежало несколько дней: ни у кого не было сил зашить его в простыню, стащить с 4-ого этажа и довезти на саночках до Троицкого собора на Измайловском проспекте. Там была свалка трупов.
...Мне запомнилось, как забирали из квартиры труп моей тети. Ее завернули в простыню, обвязали веревками и волоком тащили по ступенькам лестницы вниз головой. Слышался только стук закостенелого тела и черепа о ступеньки. Долго еще этот стук преследовал меня в моих воспоминаниях.
…На одной улице с нами, через три дома, жила семья моего дяди - его жена и двое детей, двух и семи лет. Раньше я часто бывала у них, но во время голода и холода даже три дома пройти был большой труд. Но так как я осталась дома уже совершенно одна, то решила проведать моих родственников. Подойдя к их квартире, я несколько раз позвонила, но никто не ответил. Тогда я толкнула дверь, и она неожиданно открылась. Я вошла в квартиру. Было совершенно темно. По коридору я на ощупь добралась до их комнаты, толкнула дверь, и она оказалась незапертой. В комнате никого не было.
Но вдруг в глаза бросилась кровать, а на ней какое-то странное возвышение. Я подошла ближе, пощупала и поняла, что там лежат люди. Я стала тормошить их. Через некоторое время послышался слабый голосок моей семилетней двоюродной сестрички Зиночки. Она узнала меня и говорит: "Мне так холодно, а мама совсем холодная и ничего не говорит, а Павлик (это ее 2-х летний братик) тоже молчит и даже не плачет." Я была сама еще небольшой, но сообразительной и практичной. Я что-то сказала Зиночке и быстро выскочила из квартиры. Побежала искать домовую контору или дворника (я уже не помню). Вернулась в квартиру со взрослыми. Они сразу поняли, что женщина мертва. Детей одели, укутали и на саночках увезли на 8-ую Красноармейскую, где в школе №20 находился детприемник. Зиночке сказали, что маму отправили лечиться в больницу. Зиночку спасли и отправили в детский дом, а у Павлика была высокая степень дистрофии. Его спасти не удалось.
...За водой я ходила на Фонтанку (угол Лермонтовского пр. и наб. Фонтанки). Ставила чайник, бидон, кастрюлю на саночки и шла к тому месту, где была прорубь. Там стояла очередь из едва держащихся на ногах людей. Некоторые, набирая воду, падали и не могли подняться, так как не было сил оторвать промокшую и примерзшую ко льду одежду. Помочь им никто не мог, так они и оставались лежать.
...Зима 41-го была очень суровой. Мы уже не могли спускаться в бомбоубежище: не было сил, и наступила какая-то апатия. Мы все тихо умирали от голода и холода. У нас были две смежные комнаты, в одной лежали мертвые бабушка и 20-летняя тетя, папина сестра, а во второй - мама, брат и я - в одной кровати, накрывшись всеми одеялами и пальто, согревая друг друга своими едва теплившимися телами. Мама (я считаю - героиня, так как спасла и себя, и нас) нашла в себе силы, встала ранним утром и, сказав, что вернется к вечеру, ушла пешком через замерзшую Неву на Васильевский остров. Там на 6-ой линии жил ее знакомый с семьей, директор магазина. Вечером и ночью она не вернулась, но мы с братом даже не понимали, что надо волноваться. К середине второго дня появилась мама, еле волоча ноги, с чем-то в руках. В пакете оказалось килограмма два дуранды, немного отрубей и картофельные очистки. Брат даже не поднялся с постели, не было сил. А мы с мамой достали мясорубку и пропустили отруби и очистки (дуранду оставили на следующий раз). Из смеси, которая у нас получилась, мы испекли лепешки. А пока пекли, я услышала слабенький голосок брата: "Лариска, утащи лепешку!". Он не мог дождаться, пока мама все разделит поровну.
К концу зимы 42-го мама и брат (ему было 12 лет) совсем обессилели. У нас у всех была страшная цинга. Мама потеряла все зубы, виски ввалились и приобрели синий оттенок. Брат, чтобы ходить, должен был передвигать ноги руками. Мебель уже всю сожгли в буржуйке. Оставалась только скрипка брата, футляр от нее (до войны брат учился в музыкальной школе) и мандолина дяди. Топить уже было нечем, а холода в эту зиму были невыносимыми. У всех у нас были обморожены конечности. Однажды брат схватил свою скрипку и хотел разломать ее о колено, чтобы бросить в огонь. Но, очевидно, от приложенного усилия он упал навзничь, и кровь хлынула у него из носа. Он потерял сознание и только через какое-то время постепенно пришел в себя...
Запомнились раздирающие душу крики соседа Ивана Ивановича, который, умирая от голода, буквально лез на стены. Я, заглянув в комнату, ужаснулась, но помочь ему ничем не могла. Боязни и страха не было, так как к этому времени я уже насмотрелась всякого на улицах города..."
Лариса Каан


Горячий хлеб
"Зима сорок первого года выдалась на редкость суровой, и в это раннее декабрьское утро было очень холодно. Небольшая булочная напротив нашего дома была уже открыта, но хлеб еще не привезли. Очередь быстро росла. Я, десятилетний мальчишка, тоже стоял в очереди, притоптывая, чтобы не замерзнуть, и крепко сжимая в кулаке хлебные карточки. Я уже хорошо понимал, что в них, этих разноцветных бумажках, в этих 125-ти граммах черного полусырого блокадного хлеба заключалась сама жизнь. Их потеря грозила голодной смертью маме, сестре и мне: до получения карточек на следующий месяц можно было и не дожить.
Люди в очереди, изможденные и голодные, были молчаливы. И эта очередь не имела разрывов - все стояли один за другим, прижимаясь друг к другу. Так было хоть немного теплее. Наконец послышался знакомый звук приближающегося хлебного фургона. Очередь оживилась, стала выравниваться и удлиняться, хотя все знали, что пока хлеб не разгрузят, продавать его не начнут. Вот он показался из-за угла, наш долгожданный фургон. Он медленно выползал на ледяную улицу. Да, именно ледяную, потому что давно не скалывали лед на тротуаре и проезжей части (у людей просто не стало сил), и все покрылось коркой льда.
Вдруг, когда фургон был совсем близко, утреннюю тишину прорезал вой летящего снаряда - это немцы начали очередной обстрел города. Очередь не шелохнулась - ведь хлеб был уже совсем рядом! Снаряд разорвался чуть позади фургона, метрах в 50-ти от нас. Фургон как-то лениво упал на бок, крыша его отвалилась, и ящики с хлебом посыпались наружу. Ящики были без крышек, и потому буханки оказались прямо на льду. Минуты на две очередь оцепенела. Потом все подошли к лежащему фургону и окружили его. Уцелевшие шофер и грузчик с трудом выбрались из кабины и растерянно стояли среди нас.
Хлеб был еще горячий, и от целой горы его, лежащей на льду, шел густой пар. От его запаха у меня так закружилась голова, что я чуть не упал. Люди стояли вокруг молча и неподвижно, не в силах оторвать глаз от горячих буханок. Так мы стояли долго. И пока мы стояли, ни один человек не сделал даже одного шага в сторону хлеба, и никто не прикоснулся ни к одной буханке. Минут через двадцать приехали милицейский патруль и пустой хлебный фургон. Наверное, продавщица булочной куда-то позвонила. Хлеб перегрузили во второй фургон и развезли по булочным."
Григорий Тверской


"…А вот мое первое личное воспоминание. Мы тогда уже переехали в Саратов к моему дяде (он работал на заводе главным конструктором). Мы, семь человек, спим на полу, и вдруг ночью кто-то страшно стучит в дверь ногами и кричит: "ВЫ СПИТЕ, А ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ!" Все вскочили, плачут, обнимаются. Это дядя Федя прибежал с завода, чтобы сообщить нам о Победе... Через три месяца мне исполнилось пять лет…"
Циля Симонова


"…Я прожила долгую, вернее - длинную жизнь, воспоминания меня не покидают, все прошлое со мной.
То, что я оказалась в Израиле, - тоже воля Божья. Я благодарна судьбе, что я здесь и не теряю веры и надежды на лучшее для этой страны. Израиль принял меня в свой дом как родную и обеспечил мою старость. Да благословит нас Б-г на доброе, счастливое будущее!.."
Сарра Егудина


"…Как живется в Араде нам, ленинградским блокадникам? Конечно, мы уже не можем похвастаться цветущей молодостью и крепким здоровьем. Ведь самым "юным" из нас - за шестьдесят, а самым старшим - за девяносто. И у каждого немало своих проблем, больших и маленьких. А как же без них? Но мы - ленинградцы и просто обязаны всегда держаться достойно.
Наш Совет секции блокадников старается следовать своему главному девизу: "Никто не забыт, и ничто не забыто". Это значит - помогать людям в сложных ситуациях, навещать на дому больных и престарелых, устраивать интересные турпоездки, лекции, концерты, памятные встречи и вечера.
Любой из нас не должен чувствовать себя одиноким, обделенным вниманием и заботой. Бывают в нашей арадской жизни такие события, которые дарят блокадникам радость общения и единения.
Ежегодно 27 января мы встречаемся в ресторане, чтобы еще раз вместе отметить день освобождения Ленинграда от блокады. На стенде лежат 125 граммоа хлеба и горит свеча. Это лучше всяких слов воскрешает далекое, но вечно близкое нам и незабываемое время. Когда же начинают звучать музыка и песни, а на середину зала выходят пары, чтобы, как говорится, "тряхнуть стариной", так и хочется воскликнуть: - Дорогие друзья, есть еще у нас порох в пороховницах!
Другая святая дата - 9-ое мая: День Победы над фашистской Германией. На центральной площади Арада собираются участники войны, а также представители муниципалитета и горожане. Выступающие находят проникновенные слова о великом празднике. Затем начинается концерт. Если хор или солист исполняет хорошо всем знакомую песню, ее с энтузиазмом подхватывают слушатели, и тогда образуется "поющая площадь". В этот же день на кладбище проходит церемония возложения цветов на могилы воинов. Мы чтим солдат, павших в жестоких боях и спасших человечество от коричневой чумы.
Помнить о прошлом - наш долг. Наверно, яснее других мы осознаем, как тесно связано оно с настоящим и будущим. А разве сегодня мы непричастны к происходящему в мире и особенно здесь, на Земле Обетованной, ставшей новым домом для нас, а нередко и для наших детей, внуков и правнуков? Будем же, несмотря ни на что, жить и верить в неизбежное торжество добра и справедливости!"
Леонид Нейман (руководитель секции блокадников в Араде.)






  ©1996-2007   Megapolis Org   E-mail:   info@megapolis.org