Код доступа с Латыниной на *Эхо Москвы*

[ЮРА 777]

21:05, 09 сентября 2017
Журналистка Юлия Латынина уехала из России после поджога неизвестными ее автомобиля

Об этом она заявила по Skype в эфире «Эха Москвы» в своей еженедельной программе «Код доступа». Латынина сказала, что находится вместе с родителями за границей, не уточнив, где именно. Она добавила, что вряд ли в ближайшее время вернется в Россию.

[ЮРА 777]

Источник цитаты заявила по Skype в эфире «Эха Москвы»

не скачивается её обращение.. хотел на мп 3 скачать

[jeca]

Источник цитаты 21:05, 09 сентября 2017
Журналистка Юлия Латынина уехала из России после поджога неизвестными ее автомобиля

Об этом она заявила по Skype в эфире «Эха Москвы» в своей еженедельной программе «Код доступа». Латынина сказала, что находится вместе с родителями за границей, не уточнив, где именно. Она добавила, что вряд ли в ближайшее время вернется в Россию.

90 дней максимум.

[ЮРА 777]

захотелось мне сюда запостить..\

[ЮРА 777]

Белая Роза
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0 ... 1%84%D0%B8

[ЮРА 777]

Жили в постоянном страхе,но продолжали..

Может еще и потому,что молодыми были?..

Ганс был тоже очень напуган, однако они хотели продолжать свою борьбу ради Германии - они любили свою страну

http://www.bbc.com/russian/internationa ... resistance

А Корчаку 64 было..старый ..
молодые ..старые... что руководит такими людьми?
Какая сила возвышает их над остальными?

Когда в августе 1942 года пришёл приказ о депортации Дома сирот, Корчак пошёл вместе со своей помощницей и другом Стефанией Вильчинской (1886—1942)[18], другими воспитателями[19] и примерно 200 детьми на станцию, откуда их в товарных вагонах отправили в Треблинку. Он отказался от предложенной в последнюю минуту свободы и предпочёл остаться с детьми, приняв с ними смерть в газовой камере.[20] Эммануэль Рингельблюм, сам позже расстрелянный, оставил такое свидетельство[17]:
Нам сообщили, что ведут школу медсестёр, аптеки, детский приют Корчака. Стояла ужасная жара. Детей из интернатов я посадил в самом конце площади, у стены. Я надеялся, что сегодня их удастся спасти… Вдруг пришёл приказ вывести интернат. Нет, этого зрелища я никогда не забуду! Это был не обычный марш к вагонам, это был организованный немой протест против бандитизма! Началось шествие, какого никогда ещё до сих пор не было. Выстроенные четвёрками дети. Во главе — Корчак с глазами, устремлёнными вперед, державший двух детей за руки. Даже вспомогательная полиция встала смирно и отдала честь. Когда немцы увидели Корчака, они спросили: «Кто этот человек?» Я не мог больше выдержать — слезы хлынули из моих глаз, и я закрыл лицо руками.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AF%D0 ... 0%B0%D0%BA

[ЮРА 777]

Вместе со своими детьми он проделал последний свой путь – в лагерь уничтожения. Это доселе невиданное, потрясающее шествие описано неоднократно. Двести воспитанников приюта шли на вокзал по улицам, оцепленным эсэсовцами, стройной колонной, с пением, неся впереди свое зеленое знамя. И во главе колонны, держа за руки двух детей, шел невысокий рыжеватый человек, Старый доктор, Хенрик Гольдшмидт, известный читателям во многих странах мира как Януш Корчак.

По-разному пересказывались легенды, будто немцы «великодушно» предложили знаменитому доктору спасти свою жизнь, покинув детей. Известны свидетельства вполне достоверные: Корчаку задолго до расправы предлагали бежать из гетто, уже приготовлено было даже убежище, где он мог спрятаться, пережить оккупацию.

Обсуждалась целесообразность избранного им самопожертвования. Детей он не спас всё равно, а мог бы еще сослужить службу другим – сирот в мире хватало. Не кончает же самоубийством врач, пациент которого умер от неизлечимой болезни. Он повел себя, говорили некоторые, не как обычный человек – как мученик, как святой.

«Существуют проблемы, которые, как окровавленные лохмотья, лежат прямо поперек тротуара. А люди переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, чтобы не видеть.

И я часто поступал так же...

Надо смотреть правде в глаза.

Жизнь моя была трудной, но интересной. Именно о такой жизни просил я у Б-га в молодости.

“Пошли мне, Б-же, тяжелую жизнь, но красивую, богатую, высокую”».

http://www.lechaim.ru/ARHIV/155/haritonov.htm

[jeca]

кстати, тут, в жэжэшке, мелькнула инфа (думаю, киздят, как выражается Юра, но ху ноуз?), что Юля-таки застраховала машинку. как раз, вот удачно-то, незадолго до пожара.

[totgera]

Ситуация прояснилась: Латынина сжульничала со страховкой машины и уехала от сурового, но справедливого Российского
правосудия. А люди головы ломают.
Да, тем, кто нарушает Российские законы, там некомфортабельно!

[Мрако Бес]

Источник цитаты 90 дней максимум.

определят её в корреспондентки,получит другую визу-рабочую,как хоккеисты в НХЛ

[ЮРА 777]

Алексей Венедиктов
Алексей Венедиктов @aavst
·
14 ч

Сегодня поилетел из Тель-Авива, завтра улетаю в Читу

https://mobile.twitter.com/aavst

[jeca]

Источник цитаты

Источник цитаты 90 дней максимум.

определят её в корреспондентки,получит другую визу-рабочую,как хоккеисты в НХЛ

я ступил, может, она в Израиловке

[jeca]

читаю комментарии на различных форумах.
смесь бесконечного потока фекалий с плохо скрытой радостью по поводу отъезда Главной Русофобки.
кажется, Несчастливцев сказал - "люди, люди, порождения крокодилов..."
начинаю думать, что Макар был где-то прав в своей мордокниге.

[Efi]

Главная Русофобка? Тогда не в Израиле, а в ближнем зарубежье.

[Мрако Бес]

Источник цитаты смесь бесконечного потока фекалий с плохо скрытой радостью по поводу отъезда Главной Русофобки.

ты бы видел сколько фекалиев набросали в комментариях в самом последнем посте Носика в жежешке узнав о его смерти

[jeca]

да видел я...
ну, Носик хоть был автором достаточно мизантропических постов, про Сирию, например.
Латынина никогда и никому смерти не желала. да, она социал-дарвинистка, и вообще, некоторые ее заявы мне омерзительны.
но это не повод желать человеку смерти.

[Мрако Бес]

Источник цитаты ну, Носик хоть был автором достаточно мизантропических постов, про Сирию, например.

один из немногих его текстов что я поддержал.Интересна реакция антисемитов-его винили в том что бомбят.А большинство его текстов да,были даже не злыми,а раздражительными.Когда нечего было писать,то он писал ну хоть что-то про кровавую гебню и проклятого Путена

[jeca]

ну, а Юлины тексты, в основном, были очень злыми.
серпом по яйцам просто. на святое покусилась, на скрепы.
можно годами срать мимо унитаза и гадить в соседнем лесу, но не замать родное, и будешь своим, даже хорошим.
в конце концов, ну, что такого - подумаешь, наблевал под окнами. зато веришь в царя-батюшку и его непроходящую мудрость.
а тут приходит какая-то тупая звезда со стрелкой осциллографа и начинает говорить, что у нас все плохо.

[Oz]

Источник цитаты

Вместе со своими детьми он проделал последний свой путь – в лагерь уничтожения. Это доселе невиданное, потрясающее шествие описано неоднократно. Двести воспитанников приюта шли на вокзал по улицам, оцепленным эсэсовцами, стройной колонной, с пением, неся впереди свое зеленое знамя. И во главе колонны, держа за руки двух детей, шел невысокий рыжеватый человек, Старый доктор, Хенрик Гольдшмидт, известный читателям во многих странах мира как Януш Корчак.

По-разному пересказывались легенды, будто немцы «великодушно» предложили знаменитому доктору спасти свою жизнь, покинув детей. Известны свидетельства вполне достоверные: Корчаку задолго до расправы предлагали бежать из гетто, уже приготовлено было даже убежище, где он мог спрятаться, пережить оккупацию.

Обсуждалась целесообразность избранного им самопожертвования. Детей он не спас всё равно, а мог бы еще сослужить службу другим – сирот в мире хватало. Не кончает же самоубийством врач, пациент которого умер от неизлечимой болезни. Он повел себя, говорили некоторые, не как обычный человек – как мученик, как святой.

«Существуют проблемы, которые, как окровавленные лохмотья, лежат прямо поперек тротуара. А люди переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, чтобы не видеть.

И я часто поступал так же...

Надо смотреть правде в глаза.

Жизнь моя была трудной, но интересной. Именно о такой жизни просил я у Б-га в молодости.

“Пошли мне, Б-же, тяжелую жизнь, но красивую, богатую, высокую”».

Януш Корчак в кибуце Ein Harod, Палестина(1934). Это около 11 км от Афулы.

Когда под вечер они добрались до кибуца, он очень устал, но был глубоко растроган бурным приемом, который ему оказали первопоселенцы. Первым его вопросом, когда он увидел крохотную отведенную ему комнатку, было: «Как вы можете не брать платы с гостей за такие прекрасные палаты?» А когда ему посоветовали снять пиджак и галстук, если он хочет вернуться в Варшаву живым, он шутливо отпарировал: «Но если я их сниму, что вообще останется от Корчака?» Впрочем, очень скоро он их снял. Сначала он не мог понять, почему все носят шорты, а не брюки, которые укрывали бы ноги от палящего солнца, но вскоре был вынужден признать, что почувствовал себя гораздо свободнее, когда засучил штанины.
Рано утром Симхоний перепугался, не найдя Корчака в его комнате. Он обшарил весь кибуц, обыскал Дом детей и, наконец, нашел его на кухне, где он чистил картошку в обществе престарелых родителей некоторых обитателей Кибуца. Корчак объяснил, что аромат пекущегося хлеба, вливавшийся в его комнату на рассвете, напомнил ему дом его детства по соседству с пекарней. Он пошел поговорить с пекарем, а потом услышал звон кастрюль, стук горшков и присоединился к кухонной команде.

показать

Отмахнувшись от уговоров Симхония, что ему следует отдохнуть, Корчак сказал: «Я хочу отрабатывать мое содержание». Однако у него были и более своекорыстные мотивы искать общества чистящих картошку стариков, которые за этим занятием могли поболтать с ним по-польски или по-русски. Он слушал их истории о жизни в кибуце и сознавал, что многое остается несказанным. Шуточки вроде «Ну, что это за страна, где нет малины!» или: «У меня одна мечта: съесть тарелку земляники, прежде чем я умру!» позволяли ему вычислить эмоциональную цену переезда на эту «древнюю новую родину».
«Да, край этот не из легких, — говорили старики, — но нашим детям тут нравится».
Как и предполагала Стефа, Корчак не мог устоять перед чарами кибуца, где, словно в его собственной республике, обычную семейную ячейку заменила ответственная община, ставившая ударение на социальной справедливости, важности ребенка и достоинстве человеческого труда. Он был поражен, увидев еврея в роли крестьянина, трудящегося под безжалостным солнцем, чтобы скудная почва питала оливковые деревья, виноградные лозы, поля картофеля и кукурузы. «Еврейский мозг отдыхает, — заметил он. — Здесь пила и топор сменили европейский интеллектуальный снобизм».
Наблюдая, как дети помогают взрослым в полях, Корчак заметил, что двигаются они не так, как варшавские сироты, которые пугались грубых слов и швыряемых в них камней. Эти дети, росшие с «даром солнца в душах» и «жгучего ветра в крови», принадлежат этому краю «в биологическом смысле», в отличие от своих родителей, чьи корни остались в другой почве. Они — новый народ, эти сабры, закаленные и жизнеспособные, как кактусы, от которых они получили свое название. Корчак бродил по Дому детей «с энтузиазмом молодого сыщика, расследующего свое первое дело», задавая бесчисленные вопросы тем, кто присматривал за детьми, но с самими детьми сначала чувствовал себя стесненно из-за языкового барьера. Чтобы облегчить ситуацию, он вскоре разработал приемы бессловесного контакта. Войдя в класс, он закричал: «Шекет!» — «тишина» на иврите, слово, которое выучил для этого случая. Дети удивились, но затем, увидев его лукавую улыбку, поняли, что это была шутка.
Пока они рисовали, смешной незнакомец ходил взад-вперед по проходам между партами и своим пером добавлял пуговицы к рубашке, удлинял кошке хвост, пририсовывал рога козе. Дети чувствовали себя с ним легко, а один мальчик подарил ему свой рисунок на память.
Семилетки в другом классе заранее узнали от своих воспитательниц, что пообедать с ними придет важный гость, такой же знаменитый, как английский верховный комиссар. Двадцать семь пар глаз робко наблюдали, как Корчак вошел и занял место за учительским столом. Двадцать семь юных фигурок застыли, еле осмеливаясь дышать. Чтобы немножко расшевелить их, Корчак сделал мальчику, сидевшему совсем близко от него, знак, чтобы он обернулся, и незаметно забрал у него тарелку с тефтелями. Мальчик тут же заподозрил своего соседа, и вскоре голоса зазвучали громче, а кулачки были сжаты. И в тот момент, когда должна была вспыхнуть драка, Корчак с великолепным чувством времени предъявил исчезнувшую тарелку. Напряженность исчезла, двадцать семь детей залились смехом и с этой секунды перестали стесняться и бояться.
Каждый второй вечер взрослые обитатели Кибуца, как ни были они усталы, собирались в столовой, чтобы послушать лекцию знаменитого педагога из Варшавы о ребенке. Он стоял перед ними, слегка горбясь, в расстегнутой у ворота рубашке с короткими рукавами, с кожей, облезающей от солнца, и скромно утверждал (с помощью переводчика на иврит), что он, незнакомый с их языком и обычаями, не сможет дать ответа на многие вопросы, которые они ему задавали со дня его приезда.

Эти беседы включали его обычные темы: структуру детских снов, наследственность, питание, типы детей, варианты неспособности к обучаемости, детскую сексуальность и задачи воспитателя. Необходимость уважения к ребенку была таким постоянным рефреном, что годы и годы спустя кибуцники повторяли пять заповедей, оставленных им Корчаком. Любить ребенка вообще, а не только своего собственного. Наблюдать ребенка. Не давить на ребенка. Быть честным с собой, чтобы быть честным с ребенком. Познать себя, чтобы не воспользоваться своим преимуществом над беззащитным ребенком.
Каким бы поздним ни был час, некоторые родители обязательно задерживались, чтобы расспросить, как лучше всего руководить Домом детей. Эйн-Харод принадлежал к немногим Кибуцам, где дети с первого класса ночевали дома, а не в Доме детей. Но по-прежнему остался нерешенным вопрос, кому следует поручать надзор за детскими группами в течение дня: получившим специальное образование воспитательницам или любым женщинам, которые предложат свои услуги. Фейга настаивает, что забота о детях должна поручаться профессионалам. А что думает доктор?
Корчак ответил, что в идеале в Доме детей должны работать не только женщины, но и мужчины (эта идея развития не получила), но лучше заручиться несколькими специалистами по надзору за детьми, чем озадачивать малышей предпочтениями каждой добровольной опекунши. Крайне важно, кроме того, согласовывать правила родительского дома с правилами Дома детей, чтобы не запутать ребенка.
Не в силах удержаться от небольшой проказы, он приберег свой самый важный совет — с дозой юмора в каждом пункте — для письма в кибуц, которое должно было быть прочитано после его отъезда.
Понимая, как вы недовольны тем, что дети постоянно опаздывают в школу, дозвольте мне предложить пять решений этой проблемы.
1) Поместите в каждой комнате по петуху на насесте.
Когда петухи закукарекают, дети проснутся. Если не подойдет, я рекомендую:
2) Стрелять из пушки, но, если, проснувшись, дети будут идти так медленно, что все равно опоздают, я рекомендую:
3) Опрыскивать их холодной водой с аэроплана. Но если им это будет чересчур приятно, я рекомендую:
4) Записывать имена опоздавших. Но если дети не придадут этому значения, поскольку все их и так знают, я рекомендую:
5) Поместить список в большой городской газете. Но дети ведь могут сказать: «А нам все равно, там нас никто не знает!» И так далее.
Если эти советы не встретят вашего одобрения, я рекомендую, чтобы кто-нибудь посоветовал что-нибудь получше.
Даю согласие на то, чтобы письмо это было вывешено на доске объявлений при условии, что члены Кибуца добавят к нему следующее заявление: «Мы никогда никуда не опаздываем и хотим, чтобы наши дети следовали нашему примеру.

Во время трех своих коротких недель в Эйн-Хароде Корчак часто под вечер сидел с Библией на коленях под недавно выращенными пальмами, ожидая, чтобы через горы со стороны Хайфы повеял бриз, что случалось нечасто. Он знал, что гора Гилбоа (Гелвуйская) стала бесплодной после того, как Давид проклял ее — там Саул пал на свой меч от горя, когда филистимляне сразили Ионофана. Давид, о чьем детстве он намеревался написать, скорбел: «Как пали сильные, погибло оружие бранное!» Древняя история теперь переплеталась с современной, многие основатели Кибуца пали на этой же самой земле.
Как-то утром до зари Корчак, светя себе фонариком, прошел две мили по каменистому склону до кладбища кибуца. Сопровождавший его сапожник показал ему памятники, поставленные Иосифу Трумпельдору и другим, погибшим в сражениях с арабами и ставшим легендарными героями. Корчак расстроился, обнаружив, что многие погребенные там остались неназванными. «Это попрание справедливости: некоторых будут помнить, а других — нет», — сказал он и взял горсть земли этого кладбища забытых первопоселенцев, чтобы увезти ее в Польшу.
К концу его пребывания там, когда Симхоний предложил объездить с ним Палестину, Корчак отказался. «Много важнее получить как можно более полное представление о жизни здесь, — сказал он. — Я в любую минуту могу купить открытки с видами Тель-Авива для тех, кого этот город интересует». Однако он согласился побывать в долине Иордана и в Галилее. Его заворожил Назарет, и он долго расспрашивал старого польского священника, поселившегося в Тверии. На Иерусалим осталось только несколько часов, но их оказалось достаточно, чтобы побродить по узким улочкам, постоять у Стены плача и на Храмовой горе, а еще чтобы понять: если он все-таки вернется в Палестину, то в этот древний вечный город, а не в Кибуц.
Укладывая свои вещи перед отъездом из Эйн-Харода, Корчак не взял простыни, ножницы и бритву. Таким способом он хотел сделать небольшие подарки семье Симхо-ния, не подозревая, что они превратятся в реликвии. «Вы спите на простынях, на которых спал Корчак, — говорил Симхоний своим гостям. — Поглядите, это ножницы Корчака».

Иосиф Арнон, который жил в другом Кибуце, договорился проводить Корчака в Хайфу.
- Кто знает, возможно, я еще вернусь, если сумею скопить тысячу злотых, — признался ему Корчак. — Но что, по-вашему, следует мне рассказывать в Варшаве о Палестине?
Арнон ответил без колебаний:
— Скажите полякам, что эта страна — вовсе не ад для тех евреев, которым они твердят: «Убирайтесь в Палестину!» И скажите евреям, что здесь созидается новый мир и им более чем стоит рискнуть.
— Иосиф, ничего подобного я им сказать не могу, — ответил Корчак. — Я могу говорить только о том, что видел сам.

Как и Юлиан Тувим, польский еврейский поэт, Корчак считал польский язык своей родиной. Родной язык, по его словам, это «не набор правил и моральных предписаний, но сам воздух, который вдыхает твоя душа».

...Отношения между поляками и евреями продолжали ухудшаться с усилением фашистского влияния, исходящего из Третьего рейха. Нюрнбергские законы 1935 года, объявившие евреев низшей расой, подтолкнули польские ультранационалистические группы (Национальный радикальный лагерь и Всепольская молодежь) на экономический бойкот еврейского бизнеса и требование посадить еврейских студентов на отдельные скамейки в университетских аудиториях.

Правая пресса использовала речь Корчака о Палестине как предлог для клеветы, не забыв при этом еще раз упомянуть, что Старый Доктор, он же Януш Корчак, так называемый поляк, на самом деле не кто иной, как еврей Генрик Гольдшмидт. «Почему Корчак решил поехать в Палестину? — спрашивали газеты. — Почему ему дозволено заниматься воспитанием польских детей?»
Если подлые нападки прессы на его визит в Палестину огорчали Корчака, то очередное заседание совета Нашего дома в Белянах буквально подавило его, когда в тот злосчастный день один из членов совета задал Корчаку вопрос: «Вы сионист?»

Корчак смотрел на присутствующих, не веря своим глазам. И вышел из комнаты, чувствуя себя преданным: люди, с которыми он работал вместе столько лет, по сути дела, спрашивают его, не верен ли он скорее Палестине, чем Польше. Большинство членов совета приняли отставку Корчака с философским спокойствием — пусть и ассимилированный, но он все же еврей. Чтобы избежать скандала, его имя не вычеркнули из списка совета. Воспитанникам лишь сказали, что пан доктор не сможет приходить к ним так же часто, как прежде.

показать

Второй раз Корчак решил отправиться в Палестину на полтора месяца летом 1936 года.
В то лето после целого года беспорядков среди арабов по всей стране положение в Палестине было необыкновенно напряженным. Как раз перед его прибытием банды арабов поджигали пшеничные поля в Эйн-Хароде, рубили грейпфрутовые деревья и обстреливали еврейских поселенцев с вершины горы. К изумлению Корчака, кибуц напоминал вооруженное укрепление.
Он немедленно вызвался нести дежурство в ночном карауле и был глубоко оскорблен отказом.
— Разве вам неизвестно, что я польский офицер, участвовавший в трех войнах? — спросил он своих хозяев.

Хотя нести дежурство ему так и не разрешили, Корчак настоял, чтобы кибуцники позволили старшим детям разделить с ними эту опасность, подобно тому как они в равной степени страдали от недостатка питания и тяжелого ручного труда. «Не заворачивайте детей в вату, — говорил им Корчак. — Борьба за жизнь в этой стране — их судьба».

...29 марта 1937 года он признавался в письме своему иерусалимскому другу: «После угнетенного состояния, владевшего мной несколько месяцев, я наконец принял решение провести последние годы жизни в Палестине. Думаю сначала поехать в Иерусалим, чтобы выучить иврит и приготовиться к жизни в Кибуце. Здесь у меня остается лишь сестра, которая может зарабатывать на жизнь переводами. Поскольку у меня почти нет накопленных средств, хотелось бы знать, смогу ли я как-то устроиться в Палестине». Корчак вполне определенно писал, что собирается выехать в течение месяца, поскольку более не может выносить «опасное положение в Польше».

В письме друзьям в Эйн-Хароде Корчак объяснял, что единственным препятствием для его немедленного переезда в кибуц служит слабое владение ивритом. Как только он усовершенствует язык в Иерусалиме, вдохнет свежего воздуха, разомнет кости и обретет былое чувство юмора, он немедленно явится к ним. И тут же с непостижимым мистическим поворотом мысли, отрицающим осуществимость этого плана, он добавлял: «Возможно, это звучит абсурдом, но мне представляется, что если я и не приду усталым, истерзанным стариком, чтобы отдать остатки своего таланта, то явлюсь к вам ребенком, начинающим свою жизнь заново».
Своими все еще остававшимися сомнениями в возможности поселиться в Палестине навсегда он поделился только с Арноном. Ведь ему пришлось бы приспосабливаться к совершенно новой жизни, климату, языку, окружению. «Когда тебе шестьдесят, невозможно подходить к этому иначе. Возраст накладывает свои запреты. На человеке лежит ответственность за свой дух, за свой способ мыслить — это его мастерская».
Успокоение он черпал в том, что решение ехать уже принято окончательно. «Я спросил себя, не слишком ли поздно? Нет. Сделай я это раньше, то почувствовал бы себя дезертиром. На своем посту надо оставаться до последней минуты».

4 ноября 1937 года польская Литературная академия наградила Януша Корчака Золотым лавровым венком за выдающиеся достижения в области литературы. Было приятно осознать, что его еще ценят как польского писателя.
Такую же связь с польской культурой и историей он почувствовал в декабре, выступая с речью на похоронах Анджея Струга, социалиста и писателя, друга со времен Летающего университета. Присутствовали тысячи людей, приверженных левым политическим идеям.

Политическое положение было мрачным, но Корчак все еще верил, что либеральная часть польского общества и является подлинным лицом страны. Эту веру в нем поддерживали многие поляки, питающие к нему глубокое уважение и презирающие антисемитизм. Близкие друзья на радио были готовы договориться о выделении эфирного времени, если он захочет продолжить серию передач Старого Доктора. Корчак сначала колебался, опасаясь, что «дело может опять плохо кончиться», но затем дал себя уговорить.

Волны потрясений продолжали идти из Третьего рейха. 29 сентября 1938 года Германия аннексировала Судетскую область. Затем, в ответ на аннулирование Польшей паспортов польских граждан, проживавших за границей более пяти лет, нацисты окружили и пригнали к польской границе восемнадцать тысяч польских евреев, живших в Германии, в том числе и тех, чьи семьи были там на протяжении нескольких поколений. Не имея возможности получить специальный консульский штамп для возвращения, требуемый польской стороной, евреи томились в ужасных условиях на ничейной земле между двумя странами. Когда Герцль Гриншпан, польско-еврейский студент в Париже, услышал, что его родители изгнаны из Германии, он застрелил третьего секретаря германского посольства в столице Франции. Нацисты ответили разгромом синагог и еврейских магазинов по всей Германии, во время которого погиб девяносто один еврей. Эта расправа вошла в историю под названием «Хрустальной ночи».

Земля содрогалась, и, ощущая беспомощность, Корчак начал писать истории о героических еврейских мальчиках, наделенных безграничной силой. В сказке «Грезы» один безымянный мальчик мечтал о спасении еврейского народа от гонений. Тайно проникнув в самолет, летевший в Англию, он сумел уговорить короля разрешить всем евреям эмигрировать в Палестину. Когда же мальчик нашел золотой клад и прославился во всем мире, Гитлер пожалел о том, что изгнал из страны евреев, и пригласил их обратно.

[jeca]

эти простыни абсолютно необходимо вываливать без ката?
я достаточно много читал про Корчака, но, если надо будет - прочту еще.
а это называется "неуважение к окружающим".
товарищ, видимо, думает, что выполняет невиданной вселенской важности миссию, заваливая форум всем этим.

в ЖЖ за такие дела расфренживают без предупреждений, чтобы ленту не засирал.